Объективные биографические сведения неплохо объясняют становление художника. Минское художественное училище, как и все художественные школы страны, воспитывало в учениках «правильное» реалистическое умение рисовать и любить родную природу как Шишкин, Саврасов и Левитан. Эта тема входит в сознание школьника и остается на всю жизнь то со знаком плюс, то со знаком минус. Пейзажей разных мест России у Короленко очень много. В них сразу можно увидеть тонкого колориста, для которого цветное содержание мира является основным.
Потом он учился в Полиграфическом институте в Москве. Институт образовался, в частности, на основе московского ВХУТЕИНа, где когда-то преподавали Фаворский, Истомин, Бруни. Эти большие мастера создавали школу построения живописной картины по всем законам цветных, тональных, ритмических гармоний. Их идеи были признаны формалистическими, но все равно дух серьезного делания картины сохранился в вузе. И Станиславу повезло это узнать. В его работах присутствует чувство композиционной цельности. Чувство глубокого уважения к Ее Величеству Форме.
Еще одним акцентом, и очень серьезным, в образовании художника стала учеба в ЛВХПУ им. В. И. Мухиной, ныне Академия Штиглица. Короленко учился на отделении монументальной живописи, то есть живописи в архитектуре. Там он получил очень важное для живописца чувство стенной плоскости, которая и есть физическая основа всякой изобразительности. Живопись ведь возникла на стенах — на стенах пещер, на стенах храмов, на стенах гробниц у этрусков, на стенах дворцов. В этом вузе Станислав познакомился с историей живописи, которая никогда не нарушала законов архитектурного пространства. Таким образом, пройдя три этапа, он приобрел важную для профессии живописца полноту знаний: чувство природы в Минске, чувство композиции в Москве и чувство единства с архитектурой в Ленинграде. Это, так сказать, объективная сторона.
Но в сотворении художника много важней субъективный характер творчества. Станислав Короленко обладал природным чувством цветного содержания картины, которое у него со временем очень развивалось. В нем было то особое переживание цвета и фиксации этого переживания на плоскости, которое имело отношение только к его опыту, и зрителю очень радостно находить это в его картинах как нечто новое в искусстве живописи.
В 1980-х и 90-х годах художник Станислав Короленко переживает подъем, как мне кажется. В нем открылось то чувство безоглядной свободы, которое является стимулом появления живого искусства. Он пишет довольно большие холсты, где уходит в сложнейшее колебание цветных гармоний, цветных проживаний на самых тонких планах души. Потом он мог просто удовлетвориться двумя колбами с краской, алеющей внутри, и эта элементарная чувствительность разливалась на довольно большом холсте.
Короленко никогда не пускал к себе в мастерскую, был очень скрытен. Я не знаю, как он писал свои работы, но на выставках они поражали внезапностью нового качества. Он менялся очень часто. Эксперименты весьма неожиданные непрерывно появлялись. Тончайшие живописные вибрации сменялись то резкими графическими конструкциями, то вдруг огромной массой серо-синего, сложнейшего по цвету, пятна, закрывающего довольно большой холст, но безупречно точно изображающего разлив огромной реки, едва сдерживаемый мостом на самом верхнем краю картины. Вообще образовывался страстный внутренний порыв, свергающий всякую логику, кроме логики чувств, жаждущих свободы.
Созревший Станислав Короленко — живописец, идущий не от простого переживания природы, не от готового ясного замысла, не от какой-то особенной любви к краске. Он в картину бросается, как в бурный поток, наслаждается в борьбе с ним и побеждает. Делает внезапные скачки, неожиданные движения краски, вспышки цвета… Потом вдруг уходит в покой. Откуда ни возьмись, появляется рисующая черная линия, все соскребается, местами краска накладывается опять, совсем по-другому. Тонко чувствующий орган внутри художника в этой неразберихе угадывает порядок и восстанавливает справедливую устойчивость. Победа налицо, хотя автор, возможно, и не уверен в этом, и готов опять сразиться с переполняющим его любимым Хаосом.
Слава был очень чуток к искусству коллег, любил выступить и выразить свое мнение. Эти выступления — замечательные творческие акты, очень похожие на то, как он делал свою живопись. Поэтому позволю себе поместить здесь стихотворение Алексея Машевского, присутствовавшего на одном из таких выступлений, на открытии чьей-то выставки в 1987 году, и написавшего эти строки под впечатлением пережитого.
Анатолий Заславский
Словно речь нам наизнанку вывернули, показали, как она струится
Там, в мозгу, какими черными ходами
Растекается, о выступы дробится…
Слушал выступление художника на обсужденье выставки. Сконфуженные лица.
Как он запинался замечательно, топтался, колоритно разводил руками!
Это тоже, видимо, природный дар — косноязычие. Не знаю.
Рыжей белкой мысль летает меж сухих ветвей, все выше, выше.
Потерял из виду… нет, опять. Ах вот она какая:
Подняла головку, смотрит сверху вниз, густым хвостом колышет.
Странно, но чем сбивчивей, чем непонятнее, тем, может быть, нам ближе
Речь — зверек пугливый, ручеек, поток подземный, глуховатый.
И поэты все косноязычны. Лишь в газетных строках пассатижи
Гладких голых слов нас давят, но вы знаете, они не виноваты…
А художник все пытается, несчастный, заострить вниманье наше.
Но куда там! Эти паузы, сплошные отступленья, повороты.
Бедный, бедный! Сам не знает, что в его поклаже:
Сколько диковатой радости, обиды, безотчетной, безответственной свободы!
Алексей Машевский
Адрес
Пространство «Сети»
Санкт-Петербург,
ул. Рылеева, д. 17-19
Часы работы
вт., чт., пт., сб.
с 14:00 до 19:00
