Александр Вергелис

*  *  *

 

Когда я буду вычеркнут из списков

в моей родства не помнящей стране,

когда, меня в объятиях истискав,

подруга-жизнь забудет обо мне,

 

когда держать хребет устанет гордость,

остынет кровь, ты — чудный и чудной,

чарующий, знакомый с детства голос, —

лишь ты один останешься со мной.

 

Я вспомню, одинок и неприкаян,

как ты на мой, едва ли внятный, зов

летел ко мне от городских окраин,

безлюдных рощ и голубых холмов.

 

А в той стране, где сумрачно и голо

и где, однажды очутившись, я,

уж верно, не услышу ни глагола

времен, ни копошенья муравья…

 

О, даже там, над сухостойной чащей

теней опять возникнешь ты, звеня,

неведомо кому принадлежащий,

но, несомненно, любящий меня.

 

 

*  *  *

 

Пузырь, соломинка и лапоть…

Зачем ты вспомнил эту книжку!

Как прочитать и не заплакать

в жилетку чью-нибудь, в манишку

 

от жалости невыносимой,

лет с четырех во мне сидящей,

дурацкой, детской, но (курсив мой)

по крайней мере настоящей?

 

Ах, эта жалость, эта малость…

Но скольких нет уже, послушай:

те утонули, те сломались,

а тот — уж лопнул бы он лучше!

 

В век пластиковый, в век железный,

в любой дали` незаповедной

держись, соломинка, над бездной,

не падай духом, лапоть бедный!

 

 

*  *  *

 

Голубиным гуртом у стекляшки метро собрались,

неуклюже острят, на прохожих глядят диковато,

на тебя, кстати, тоже: в потоке нахмуренных лиц,

обтекающем их, ты опять уплываешь куда-то.

 

У широких ворот, как сказал бы иной рифмоплет,

эти дети стоят, каждый мыслью о будущем занят.

Жизнь кого-то обидит, кого-то, возможно, убьет

раньше срока и всех, обязательно всех вас обманет.

 

Это правда: обманет. Она вообще состоит

из напрасных надежд, ярких фантиков, грязи и фальши.

Ты бы мог рассказать им, приняв подобающий вид,

только с правдой своей ты иди-ка, прохожий, подальше.

 

Потому что есть что-то еще… Четверть века назад

отмотай — и увидишь, подавишься собственной фразой:

так же возле метро, улыбаясь чему-то, стоят,

и один из них — ты, не поверишь, вон тот, долговязый.

 

 

Зоологический музей

 

Зоологический музей,

собрание костей и мумий,

мои сомнения развей,

что демиурга нет безумней,

 

чем наш. А кто б еще вот так

полмиллиарда лет вручную

кита немыслимый костяк

вытачивал и моль мучную

 

вычерчивал, прищурив глаз,

кроил ей крылышки, не в силах

остановиться. Вот и нас,

таких смешных и некрасивых

 

в сравненье с бабочкой, хотя —

в сравненье с мамонтом, пожалуй…

Он нас выдумывал шутя,

увлекшись этой мыслью шалой,

 

или всерьез он видел прок

в пещерных Еве и Адаме —

чтоб восхититься кто-то мог

его напрасными трудами?

 

 

*  *  *

 

Цикады тысячью трещоток

проводят нас на самолет.

Я обернусь: когда еще так

мы будем счастливы? Вот-вот

исчезнет розовое море

за той вершиной голубой,

мелькнут огни шоссе, и вскоре

мы станем прежними с тобой —

немного нервными, немного

разочарованными. Что ж…

 

Запомни это ради бога:

цикады, сумерки, дорога,

и мир на выдумку похож.